Thomas Eliot
Томас Еліот
Поет і драматург. Лауреат Нобелівської Премії з літератури 1948 р.
Редактором Безплідної Землі виступить Езра Паунд, який скоротить текст для публікації. Вона саме йому й присвячена...
Любовна пісня Дж. Альфреда Пруфрока
La Figlia che Piange [Плачуча Дочка]
Wasteland. Помойка. Бесплодная Земля.
ПОГРЕБЕНИЕ МЕРТВОГО
ИГРА В ШАХМАТЫ
ОГНЕННАЯ ЦЕРЕМОНИЯ
СМЕРТЬ ОТ ВОДЫ
ЧТО СКАЗАЛ ГРОМ
Любовна пісня Дж. Альфреда Пруфрока
Підемо тоді, ти і я,
Коли вечір розкинутий проти неба
Як пацієнт усиплений на столі;
Підемо, крізь поточні напівпустельні вулиці,
Буркотливі відступи
Безсонних ночей у дешевих готелях на ніч
І тирсових ресторанів із мушлями устриць:
Вулиці що йдуть потім як нудний аргумент
Хитрого наміру
Підвести тебе до приголомшливого питання…
О, не питай, “Що це?”
Підемо і зробимо візит.
В кімнату входить жінка і йде
Кажучи про Мікеланджело.
Жовта імла, що розтирає спину над панелями вікон,
Жовтий дим, що розтирає морду на панелях вікон
Лизали язик свій в кутах цього вечору,
Дзвеніли над басейнами, що строять осушені,
Впадемо їм на спину сажею, що падає з димарів,
Зслизаючи терасою, роблячи раптом стрибок,
Й бачучи що це вид Жовтневої ночі,
Раз завитий над домом, й підкошений сном.
І дійсно там буде час
Жовтому диму, що пливе вздовж вулиці,
Розтираючи спину перед панелями вікон;
Там буде час, там буде час
Приготувати обличчя зустріти обличчя, що ти зустрінеш;
Там буде час вбивати і створювати,
І час всім роботам і дням із рук
Що здійняли й кинули питання тобі на тарілку;
Час тобі й час мені,
Й час вже на сотні коливань,
Й на сотні візій і ревізій,
Перш ніж узяти тост і чай.
В кімнату входить жінка і йде
Кажучи про Мікеланджело.
І дійсно там буде час
Дивуватись, “Чи я наважусь“ і, “Чи я відважусь? “
Час розгорнутися і сходами зійти,
З товстою плямою всередині волосся –
(Вони казатимуть: “Як тоншає його волосся! “)
Ранішнє пальто, комірець жорстко вставлений в підборіддя,
Шийна хустка багата і скромна, та стверджена простою шпилькою –
(Вони казатимуть: “Як його руки й ноги тонкі!”)
Чи я наважусь
Турбувати всесвіт?
У хвилині є час
Рішенням й ревізіям які хвилина оберне.
Як я їх вивчив всіх вже, знаю всіх їх:
Знаю вечори, ранки, опівдні,
Виміряв життя ложками кави;
Знаю голоси згасаючі у смертному падінні
Під музику з батьківської кімнати.
То як мені розлічити?
І вже я знаю очі, знаю всі їх –
Очі, що ставлять тебе в сформульований вираз,
І як я сформульований, простертий шпилькою,
Як я приколотий в’юся стіною,
Тоді як я маю почати
Випльовувати всі зазубені днів і шляхів?
Й як мені розлічити?
І вже я знаю руки, знаю всі їх –
Руки наручені і білі і голі
(Як в світлі лампи, пригнічені тонким рудим волоссям!)
Це парфум від плаття
Робить мене так віддаленим?
Руки, що лежать на столі, чи обернені кругом шалю.
І чи мені тоді розлічити?
Й як мені розпочати?
. . . . . . . .
Чи можу я сказати, я пішов зорею через ближні вулиці
Й дивився дим, який вставав од трубок
Самотньої людини в рукавах сорочки, що звисали з вікон?...
Я буду пара драних клішень
Які тікають поверхами тихих вирів.
. . . . . . . .
І опівдень, вечор, спить мирно так!
Згладжений довгими пальцями,
Сонний… втомлений … або він удає,
Розпластаний підлогою, позаду тут мене і тебе.
Чи я, після чаю й пирогів і полив,
Маю силу звести цей момент у його кризу?
Та хоч я і спітнілий і говілий, спітнілий і замолений,
Хоч я і бачив свою голову (що стає трохи лиса) внесену на блюді,
Я не пророк – й тут не велика справа;
Я бачив момент свого величнішого тремтіння,
Я бачив вічного Слугу, що тримав моє пальто, і хихотів,
І коротко, я був наляканий.
Чи буде того вартим це, після усього,
Після чашок, мармеладу, чаю,
Серед порцеляни, серед якоїсь бесіди тебе і мене,
Буде це вартим як,
Вибивається із суті з посмішкою,
Стиснувши всесвіт у м’яч
Котити його певного приголомшливого питання,
Мовити: “Я Лазар, постав з мертвих,
Повернувся сказати тобі все, що маю сказати тобі“ –
Якщо хтось, збиваючи під головою подушку
Може сказати: “Це взагалі не те що я мала на увазі;
Це не те, взагалі. “
І чи буде це того варте, врешті решт,
Буде все це вартим доки,
Після заходів сонця і присадків і окроплених вулиць,
Після романів, після чайних чашок, після юбок які стеляться підлогою -
І це, й багато більше? –
Неможливо висловити, що я маю на увазі!
Та як наче чарівний ліхтар кидає нерви в візерунках на екран:
Чи буде це вартим доки
Як хтось, збиваючи подушку чи відкидаючи шалю,
І обертаючись до вікна, може сказати:
“Це не те взагалі,
Це не те, що я мала на увазі, взагалі.“
Ні! Я ані принц Гамлет, ані гадав бути;
Я супутній лорд, той що може діяти
Випинати прогрес, починати сцену і іншу,
Радити принцу; безсумнівно, легкий інструмент,
Диференційний, вдячний бути використаним,
Політичний, обережний, і учепистий;
Повний високих фраз, але трохи тупий;
В часи, дійсно, майже сміховинні –
Майже, часом, Дурень.
Я старішаю … Я старішаю …
Я можу носити штанини брюк підкоченими.
Чи розділити мені волосся позаду? Чи я наважусь з’їсти персик?
Я можу носити білі фланелеві брюки, і йти по пляжу.
Я чув русалки співали, одна одній.
Я не думаю що вони стануть співати мені.
Я бачив їх галопуючими до моря на хвилях
Що розчісують біле волосся хвиль задуте назад
Як вітер дує воду білу і чорну.
Ми дзвеніли в покоях моря
Морськими дівчатами переплетені водоростями червоними й карими
Як людські голоси нас будять, і ми тонемо.
La Figlia che Piange [Плачуча Дочка]
O quam te memorem virgo ...
[Те, що я маю назвати незайманою…]
Стій на найвищій ступанці сходів –
Хились на садову урну –
Махай, махай сонячним світлом в волоссі –
Пригорни свої квіти до себе з болісним подивом –
Розкидай їх по землі й розгорнись
Зі шпарким в очах обуренням:
Але махай, махай сонячним світлом в волоссі.
Так я дав би йому піти,
Так я дав би їй стояти і горювати,
Так він пішов
Як душа полишає тіло зранене й бите,
Як розум спустошує тіло використане.
Я знайду
Якийсь шлях вправності й світла незрівнянного,
Якийсь шлях, що обом буде нам зрозумілий,
Простий як посмішка і потиск рук непевний.
Вона розгортається геть, та з осені годиною
Силує мою уяву багато днів,
Багато днів і багато часу:
Її волосся знов на руках її і руки її повні квітів.
І я здивований як вони мають бути разом!
Я втрачаю жест і позу.
Іноді роздуми ці вражають все ще
Полуденний спочин і неспокійну опівніч.
Wasteland (Помойка)
I. ПОГРЕБЕНИЕ МЕРТВОГО
Апрель - беспощаднейший месяц, множащий Сирени из мертвой земли, болтающий Память с желанием, мешающий Сонные корни с весенним дождем. Зима нас держала в тепле, укрывая Землю снегом забвения, питая Жизнь легкую сухими клубнями. Лето дивило нас, проходя над Штранбергзе С душем дождя; в колоннаде мы стали, И вышли на свет, в Хофгартене, И выпили кофе, и час поболтали. Bin gar keine Russin, stamm’ aus Litauen, echt deutsch. (Я не Русская, родом из Литвы, настоящая немка) А когда мы были детьми, останавливались у эрцгерцога, Моего кузена, он брал меня на санки, И я боялась. Он говорил, Мари, Мари, держитесь крепче. И мы неслись вниз. В горах, вот где свободно себя чувствуешь. Я читала, чуть не всю ночь, зимой на юг поеду.
Что есть корни впивающиеся, что ветви растущие
Из этого мусора каменного? Сын человеческий,
Ты не скажешь, не догадаешься, ты только и знаешь,
Осколки разбитых обликов, где бьется солнце,
И не дает убежища дерево мертвое, сверчок облегчения,
И сухой камень водой не звучит. Только
Тень этой красной скалы есть,
(Так войди в эту тень скалы красной),
И я покажу тебе что-то отличное от. И
От тени, что утром бежит за тобой,
И от тени, что вечером встретит тебя;
Я покажу тебе страх в горсти пыли.
Frisch weht der Wind Свежий ветер дует
Der Heimat zu, В сторону родимую
Mein Irisch Kind, Дитя мое ирландское
Wo weilest du? Где ты есть теперь?
“Впервые ты дарил гиацинты мне в прошлом году;
Они звали меня гиацинтовой девочкой”.
- Уже когда вернулись мы, потом, из Гиацинтового сада,
Руки твои полны и волосы твои влажны, я не могу
Говорить, и глаза мои не способны, я был
Не жив не мертв, и я ничего не знаю,
Глядя в сердце света, тишину
d’ und leer das Meer.
(Скучно и пусто Море.)
Мадам Сосострис, известная ясновидица, Сильно чихает, тем не менее Известна в Европе мудрейшей из женщин, С колодой безнравственных карт, Здесь, говорит, Ваша карта, утонувший Моряк-Финикиец, (Вот жемчужины, были глазами его. Глянь!) Вот Белладонна, Леди Скал, Дама по ситуации. Вот человек трехчленный, а вот Колесо, А вот одноглазый торговец, а эта, та Что пустая карта, что-то, что он несет на спине, Чего мне видеть нельзя. Я не найду Повешенного. От воды бойтесь смерти. Вижу толпы людей, идущие вкруг по арене. Спасибо. Если увидите милую миссис Экитон, Ей передайте, - я принесу гороскоп самолично: В эти дни всякий должен быть осторожен.
Призрачный город, Под коричневым смогом зимней зари, Толпа, утекала сквозь Лондонский Мост, и так много, Я не думал, что смерть загубила так много. Вздохи, короткие и нечастые, выдыхались, И каждый свой взгляд упирал себе под ноги. Вверх по холму протекая и вниз по Кинг Вильямс Стрит, До Сан Мари Вултонской, время держащей Со звуком мертвенным на последнем ударе в девять Там одного я увидел, узнал, остановил его, крикнул Стетсон! Ты тот, кто был со мной на кораблях при Милае! Тот труп, что садил ты в саду у себя в том году, Взошел ли? Будет ли в нынешний год цвести? Или тревожил постель его резкий мороз? Ох, дальше пса держи, сей друг человечий рад Его отрыть тебе когтищами назад! Ты! hypocrite lecteur!—mon semblable,—mon frre!” (лицемерный читатель! – мое подобие. – мой брат!)
II. ИГРА В ШАХМАТЫ
Кресло, в котором сидела она, как высеченный трон, Пылало в мраморе, где стакан Вознесенный по штандарты окованные фруктовыми винами Откуда золотой Купидон выглядывает (Другой прячет глаза за крылом) Двоил пламя семисвечного канделябра Отражая свет над столом пока Блеск ее украшений рос встретить его, Из атласных кофров, льющихся в безмерном изобилии; В фиалах слоновой кости и цветного стекла Раскрытых, таящих странные составные парфюмы ее, Мазевые, порошковые, жидкие ли - беспокоящие, смущающие И топящие в запахах чувства; развеянные в воздухе Освежаемом из окна, воспаряющем В толстеющих и долгих языках свечей, Возносящих дым в лакуны, Мешая их паттерны на кессонном потолке. Большое море-дерево закормленное медью Обожженной зеленым и оранжевым, оправленное цветным камнем, В чьем печальном свете плавал гравированный дельфин. Над античной облицовкой проявлялось Так видимо окно давило над сценой из сельвы Превращения Филомелы, королем варварским Столь грубо понужденной; уже здесь соловей Пустыню полнил неприкосновенным гласом Все плакала она, а мир бежал за ней, В грязные уши “тиу тиу”. И другие ссохшиеся пни времени Со стен вещали; представляя формы Выцветшие, тянущиеся, утишающие комнату закрытую. Шаги запнувшиеся на ступеньке, Под светом пламени, под кистью, ее волосы Растянуты на огненные точки Полыхающие в слово, затем дичайше неподвижны.
“Нервы мои не в порядке сегодня вечером. Да, не в порядке. Побудь со мной.
Поговори со мной. Почему вы никогда не говорите? Скажи.
О чем вы думаете? Что думаете? Что?
Я никогда не знаю, о чем вы думаете. Думай.”
Я думаю, мы все в норе крысиной
Где мертвый кости растерял свои.
“Что то за шум?”
Ветер под дверью.
“Что это за шум теперь? Что это ветер делает?”
Ничего вновь ничего.
“Вы
Не знаете ничего? Не видите ничего? Не помните
Ничего? ”
Я помню
Вот эти жемчужины были глазами его.
“Вы живы или нет? Иль ничего в голове нет?
Но
О О О О этот Рэг Шекспировский —
Это столь элегантно
Так умно
“Что теперь мне делать? Что мне делать?
Я выбегу как есть, пойду по улице
С распущенными волосами, и так. Что нам делать завтра?
Что вообще нам делать?”
Горячей воды в десять.
И если дождь, так к четырем машину.
И будем в шахматы играть,
Безвекие глаза сжимая ждать стук в двери.
Когда муж Лил демобилизовался, я сказала, Я не подбирала слов, я сказала сама ей, ПОТОРОПИТЕСЬ БУДЬТЕ ДОБРЫ ЭТО ВРЕМЯ Теперь возвращается Альберт, сделай себя чуть наряднее. Он пожелает узнать, что ты сделала с деньгами что он дал тебе Вставить ряд зубов. Он давал, и я была там. У тебя все они выпали, Лил, и купи наряд красивый, Он говорил, клянусь, я терпеть не могу на тебя смотреть. Больше не могу и я, сказала, а подумай о несчастном Альберте, Он был в армии четыре года, он хочет веселиться, И если ты не дашь ему, так другие, сказала. О, вот так, она сказала. Что-то такое, сказала я. Тогда я знаю кого благодарить, сказала она, и кинула мне злобный взгляд. ПОТОРОПИТЕСЬ БУДЬТЕ ДОБРЫ ЭТО ВРЕМЯ Если тебе не нравится, можешь оставить так, сказала я, Другие оторвут и приберут, если ты не способна. Но если Альберт уйдет, это не от недостатка общения. Тебе должно быть стыдно, сказала, выглядеть столь древне. (А ей всего тридцать один.) Тут я не могу помочь, она сказала, напряженно вытянув лицо, Это их таблетки, я принимала, выкинуть, сказала. (У нее уже пятеро, и полумертвый юный Джордж.) Аптекарь сказал все будет в порядке, но я уже той не буду. Ты явная дура, сказала я. Ладно, если Альберт захочет оставить тебя, так и быть, сказала Зачем ты выходила замуж, если не хочешь детей? ПОТОРОПИТЕСЬ БУДЬТЕ ДОБРЫ ЭТО ВРЕМЯ Хорошо, в то Воскресенье Альберт был дома, у них был копченый окорок, И они пригласили меня к обеду, насладиться его радостью горячей - ПОТОРОПИТЕСЬ БУДЬТЕ ДОБРЫ ЭТО ВРЕМЯ ПОТОРОПИТЕСЬ БУДЬТЕ ДОБРЫ ЭТО ВРЕМЯ Спокойной ночи Бил. Спокойной ночи Лу. Спокойной ночи Май. Спокойной ночи. Та та. Спокойной ночи. Спокойной ночи. Спокойной ночи, леди, спокойной ночи, милые леди, спокойной ночи, спокойной ночи.
III. ОГНЕННАЯ ЦЕРЕМОНИЯ
Разорван тент реки: листьев последние пальцы
Вязнут и смыкаются во влажном берегу. Ветер
Коричневую землю сечет, неслышно. Нимфы удалились.
Милая Темза, мягко теки, пока я закончу песню.
Река не выносит пустых бутылок, бутербродных оберток,
Шелковых косынок, картонных коробок, сигаретных окурков
И прочих свидетельств летних ночей. Нимфы удалились.
И друзья их, праздные наследники городских управляющих;
Ушли, адресов не оставив.
У вод Лемана я сидела и плакала…
Милая Темза, мягко теки пока я закончу песню,
Милая Темза, мягко теки, пока говорю я ни громко ни длинно.
А за спиной в холодном порыве слышу
Треск костей, и хихиканье что разносится из уха в ухо.
Крыса тихо кралась сквозь растительность
Волочась животом своим скользким по берегу
Как я рыбачил в тупике канала
Раз зимним вечером за газогенератором.
Глядя задумчиво на обломки короля моего брата
И короля моего отца смерть перед тем.
Белые тела на низкой сырой земле обнаженные
И кости брошенные в крохотную низкую сухую мансарду,
Лишь под лапой крысиной бряцающие, из года год
А за спиной время от времени слышал я
Рога звук и моторов, что принесет
Свини к миссис Портер весной.
А луна сияла ярко в миссис Портер
И дочь ее
И мыли они ноги содовой
Et, O ces voix d’enfants, chantant dans la coupole!
Твит твит твит
жах жах жах жах жах жах
Так грубо понуждена.
Тереу
Город Нереален
Под коричневым смогом зимнего вечера
Мистер Евгенидис, Смирнский торговец
Небритый, с карманом полным смородин
C. i. f. Лондон: документы сразу,
Просил меня на демотическом французском
Отобедать в Стрит Каннон Отеле
После уик-энда в Метрополе.
В фиолетовый час, где глаза и спина
Отрываются от доски, когда двигатель человеческий ждет
Как биение ждет в такси,
Я Тересий, хоть слеп, бьющийся меж двух жизней,
Старик с пожухшими грудьми женскими, могу видеть
В фиолетовый час, час вечерний что бьет
К дому, и приносит матроса из моря домой,
Машинистка, дома к чаю, счищает свой завтрак, и разжигает
Плиту, и выкладывает еду в жестянках.
За окном рисково размазаны
Сохнущие ее комбинации касаемые последними солнца лучами,
На диване свалены (на ночь постель)
Чулки, туфли, лифчики, и подвязки.
Я, Тересий, старик с сосцами пожухшими
Сцену постиг, и оставшееся предскажу -
И я ждал гостей званых.
Он, мужчина молодой прыщавый, прибывает,
Малой недвижимости служащий, с тем наглым взглядом,
Из тех низов на ком уверенность сидит
Как на Бредфордском миллионере шелковая шляпа.
Теперь благоприятно время, как он полагает,
Блюдо кончено, она скучает и устала,
Порывы ее ласками завлечь
Останутся не осуждаемы, коль нежеланны.
Набухший и решительный, он сразу атакует;
Изучая руки, противленья не встречающие;
Тщета его ответ не ждет,
Но привечает безразличие.
(И я, Тересий, предстрадал все
Разыгранный на том же ли диване, ли постели;
Я кто сидел под Тебеса стеной
И шел среди нижайших мертвецов.)
Дарит один последний поцелуй патрона,
И путь нащупывает, темные ступени находя...
Она повернется и мгновение смотрит в стакан,
Обескураженная сильно удалившимся любовником;
Мозг ее проносит лишь одну полуоформленную мысль:
“Вот теперь готово: и я рада, что закончилось.”
Как женщина красивая склоняется к безумию и
Меряет шагами комнату опять, одна,
Она автоматической рукой пригладит волосы,
И на граммофон пластинку ставит.
“Эта музыка тянется мимо меня над водами”
И вдоль Стренд, вверх по Улице Королевы Виктории
О Город, Город, я могу слышать время от времени
За муниципальным баром Улиц Нижней Темзы,
Приятный мандалины плач
И звон и щебетание оттуда
Где рыбак проводит вечер: где стены
Мученика Магнуса содержат
Неизъяснимый блеск ионический белый и золотой.
Река источает
Деготь и нефть
Баржи уходят
С крутящим прибоем
Красные паруса
Широко
На подветренную, качнутся на рангоуте тяжелом.
Баржи омывают
Выносимые бревна
Вниз поворота Гринвич
Мимо Острова Псов.
Вэйлала лейа
Вэйлала лейлала
Элизабет и Лейчестер
Биенье весел
Хвост образовался
Злаченой скорлупы
Красной, желтой
Свежая рябь
Волнует оба берега
Юго-западный ветер
Несущийся вниз поток
Звон колоколов
Белые башни
Вэйлала лейа
Вэйлала лейлала
“Трамваи, пыльные деревья.
Хайбери пилит меня. Ричмонд и Кю
Губят меня. В Ричмонде возвела я колени мои
Распластавшись на дне тесного каноэ.”
“Стопа моя на Мургейте, и сердце мое
Под стопой. После происшедшего
Он плакал. Обещал ‘начать сначала.’
Я не отозвалась. Что мне возмущаться?”
“На Маргэйт Сэндс
Могу соединить
С ничем ничто.
Обломанные ногти грязных рук.
Мои люди люди скромные кто ничего
Не ждет.”
ла ла
В Карфаген я затем пришел
горит горит горит горит
О Боже Мой ты рвешь меня
О Боже Мой ты рвешь
горит
IV. СМЕРТЬ ОТ ВОДЫ
Флеб Финикиец, двухнедельный мертвец
Забыл крики чаек, глубоких морей волненье
И выгоду и потерю.
Теперь на дне море
Гложет кости и шепчет. Как рос он и пал
Прошел вехи века и юности
Входя в водоворот.
Язычник или Еврей
Иль вы, кто крутит руль и ищет выгод,
Помяните Флеба, кто раз был как вы красив, высок.
V. ЧТО СКАЗАЛ ГРОМ
После света факельного красного на лицах потных
После морозной тиши в садах
После агонии в местах каменных
Стенаний и воплей
Тюрьмы и места и ревербераций
Грома разрывов над горами далекими
Тот что был жив теперь мертв
Мы, что живем умираем ныне
Со слабым сопротивлением
Нет здесь воды, лишь скала
Скала без воды и песчаный путь
Дорога вьющаяся над чередой гор
Что есть горы из скал без воды
Если была бы вода здесь мы стали бы пить
Среди скал не сможет никто стать и подумать
Пот сух и все стопы в песке
Только бы здесь была вода среди скал
Мертвой горы рот кариозных зубов, что плюнуть не может
Тут никому ни стоять ни лежать ни сидеть
Даже нет тишины в тех горах
Только стерильный сухой гром без дождя
Даже нет одиночества в тех горах
Но красные мрачные лица глумятся и огрызаются
С дверей глинобитных домов
Была бы вода здесь
А не камень
Был бы камень
Но и вода
И вода
Источник
Озеро среди скал
Если бы был здесь лишь звук воды
А не цикада
И сухой травы пение
Но звук воды на скале
Где отшельник-дрозд поет в соснах
Кап буль кап буль буль буль буль
Но нет здесь воды
Кто тот третий кто всегда идет позади тебя?
Когда я считаю, есть только ты и я вместе
Но когда я смотрю над белой дорогой вдаль
Всегда есть еще кто-то идущий сзади тебя
Увлеченно скользящий в коричневой мантии, под капюшоном
Я не знаю мужчина то или женщина
- Но кто это на другой твоей стороне?
Что за звук это высоко в воздухе
Рокот материнского причитания
Кто эти под капюшонами орды роящиеся
Над равнинами бесконечными, в растрескавшейся земле спотыкающиеся
Окруженные одним горизонтом плоским
Что то над горами за город
Расщелины и реформы и взрывы в фиолетовом воздухе
Падающие башни
Иерусалим Афины Александрия
Вена Лондон
Нереальны
Женщина тянет длинные черные волосы из узла
И пиликает тихую музыку на струнах сих
И мыши летучие с лицами детскими в фиолетовом свете
Свистят, и крыльями бьют
И склонялась вниз голова по стене закопченной
И переворачивались в воздухе башни
Звоня в поминальные колокола, что держали часы
Голосами поющими из пустых цистерн, истощенных колодцев.
В этой дыре распадающейся среди гор
В обмороке лунного света, трава поет
Над беспорядочными могилами, у часовен
Есть пустая часовня, одного ветра дом.
Нет в ней окон, и дверь раскачивается,
Кости сухие не навредят никому.
Только петух стоит на крыши коньке
Ку ку рику ку ку рику
В спышке молнии. Затем сырой порыв
Приносящий дождь
Ганга осела, и безвольные листья
Ждут дождя, пока черные тучи
Вдали собираются, над Химаватой.
Джунгли крадутся, склонившись в молчании.
Затем говорит гром
ДА
Датта: что мы даем?
Друг мой, кровь сотрясает сердце мое
Ужасная дерзость момента капитуляции
Которую век благоразумия никогда не отринет
Этим, и только этим, мы существуем
Чего не найти в наших обителях
Или в воспоминаниях занавешенных милостивым пауком
Или под печатями снятыми худым солиситором
В наших пустых комнатах
ДА
Дайадхвам: Я слышал ключ
Поворачивающийся в двери раз и только раз
Мы думаем о ключе, каждый в своей тюрьме
Думая о ключе, каждый утверждает тюрьму
Лишь с падением ночи эфирные вести
Оживляют на мгновение сраженного Кориолана
ДА
Дамьята: Лодка ответила
Весело, в руки умельца с веслом и парусом
Море спокойно, сердцу твоему будет отвечено
Весело, как пригласят, послушное битое
Во властные руки
Я сидел на берегу
Рыбачил, с сухой равниной позади
Могу наконец привести я земли свои в порядок?
Лондонский мост рушится, рушится, рушится
Poi s’ascose nel foco che gli affina
Quando fiam ceu chelidon — О глотай ласточка
Le Prince d’Aquitaine la tour abolie
Эти обломки прибил я к руинам своим
Почему тогда Иль подходит тебе. Иероним вновь безумен.
Датта. Дайадхвам. Дамьята.
Шанти шанти шанти